Читательница ГМД-медиа делится опытом, который запомнился ей на всю жизнь

Представьте, что у вашего взрослеющего ребёнка появился друг. Он чуть старше, но не слишком. Он проявляет интерес, но не кажется навязчивым. Он не глупый, а потому внушает доверие. Казалось бы, ничего такого — возможно, новая дружба, а может быть, и первый романтический интерес. 

Он спрашивает, как устроена жизнь вашей дочери. Он говорит, что знает, где она была, хотя рядом его не было. Он всегда незримо присутствует в её жизни. 

Этот человек — вовсе не друг и не потенциальный ухажёр. Это преследователь, который хочет не контакта, а контроля. То, что он делает, это не забота. Это сталкинг. 

Читательница ГМД-медиа, блогер Полина Луноцвет, рассказывает о том, как в 14 лет стала целью преследователя. 

2000 год. Зазвонил домашний телефон. Девичий голос попросил меня угадать, кто звонит. Определителя номера тогда у нас не было, телефон ещё дисковый. Голос мне показался знакомым, и я предположила, что это Надя — так звали мою школьную подружку. Девочка на другом конце провода удивилась. Оказалось, что это действительно Надя, но совсем другая, с которой мы когда-то ходили в детский сад. И даже не общались там.

Но разговор завязался, и девочка Надя сказала, что со мной хочет познакомиться её друг. Вернее, я его уже знаю, но скорее всего не помню. Это брат моей бывшей одноклассницы, у которой я однажды была в гостях, на дне рождения, когда мы ещё учились в началке.

Мы жили тогда в старом райончике с двухэтажной застройкой, где все друг друга знали, поэтому эти люди у меня и сейчас в статусе «друзья друзей» в соцсетях.

Я вспомнила: да, был там такой взрослый мальчик, но запомнила я тогда только его длинные ноги, которые заканчивались примерно под потолком.

Надя передала ему трубку, и мы разговорились. Мальчик оказался приятным, вежливым.

Нашлись какие-то общие интересы, темы для обсуждения. Мне было 14, ему 17.

Он стал звонить всё чаще, а беседы длились всё дольше. Домашние ворчали, что мы так долго занимаем телефон. 

Студент технического колледжа, он помогал мне по телефону решать задачи по физике.

Потом у нас появился радиотелефон, и под эти разговоры я не только делала уроки, но и протирала пыль, например.

Разговоры были дружескими, ни капли романтики в них не было. Я в том возрасте ещё очень плохо распознавала флирт, а физически вообще взрослеть ещё даже не начинала. Мне до определённого момента было лестно внимание взрослого мальчика, но это не мешало мне чувствовать себя аутсайдером в школе и непопулярной среди мальчиков, а также страдать от неразделённой симпатии к однокласснику.

Первым тревожным звоночком стало то, что виртуальный знакомый огорошил меня информацией о том, кто именно из одноклассников мне тогда нравился, хотя я уже училась в школе в другом районе, и о симпатии своей никому не говорила.

Рассказывая о телефонном друге ближайшей подружке, я называла его Оно. Потому что это было какое-то странное явление, не вписывавшееся в мою картину мира и местами пугающее.

Мы с ним жили на расстоянии меньше одной трамвайной остановки, но несколько месяцев общались исключительно по телефону.

Он рассказывал мне, что увлекается музыкой, дома с друзьями записывает треки, и пригласил послушать.

Да, я, конечно, читала в учебниках ОБЖ и ещё много где, что нельзя ходить к незнакомым мальчикам в гости. Но тут мне показалось, что это другое, и днём после школы я отправилась к нему.

Видимо, ангелы-хранители (это явно командная работа) меня уберегли — оказалось, что он забыл о встрече, и его не было дома. В дверях я поздоровалась с его родителями и с некоторым облегчением вернулась домой.

Ощущение странности происходящего усилилось, и я долго не соглашалась на следующую встречу. И всё же любопытство пересилило, и в один из весенних дней мы снова решили развиртуализироваться. На сей раз на остановке, и я прихватила с собой подружку для подстраховки. Подружка очень быстро слилась, возможно, почувствовав себя лишней, хотя я не готова была её отпускать.

Он был очень красивым. Высокий, темноволосый, выразительные глаза с вселенской печалью. Но красота эта была какой-то демонической. Я знаю, что многие девушки в восторге именно от такого типажа. Меня же не покидало ощущение тревожности и небезопасности рядом с ним.

Я была в каком-то трансе и не знала, как себя вести. Ушли мы довольно далеко, почему-то аж до вокзала. Обратно вообще пошли через железнодорожные пути, пустыри и гаражи. Но даже в самой глуши он не тронул меня и пальцем.

Мои клешёные джинсы были по колено в весенней грязи. На подходе к дому мы вместе зашли в детскую библиотеку — нужно было взять книжку по школьной программе. Мне было стыдно перед библиотекаршей, что я пришла в такой грязной одежде.

От следующих встреч я отказывалась, пыталась сократить время телефонных переговоров. И после этого я почувствовала, что вся моя жизнь опутана миллионом щупалец, протянувшихся от него ко мне.

Это совсем не было похоже на поведение влюблённого — он никогда не говорил о своих чувствах, не выражал желание стать моим парнем, не делал комплиментов, не пытался что-то подарить.

Время от времени он или кто-то из его компашки звонили мне и сообщали, где я сегодня была и с кем встречалась. Он словно окружил меня сетью своих шпионов. «Ты ходила в Никитинский и купила там кассету Раммштайн». После таких звонков всё во мне сжималось, я замыкалась в себе, и мне всё сложнее становилось делиться с кем-либо тем, что у меня на душе.

Напомню, было самое начало нулевых, и смартфонов с геолокациями ещё просто не существовало.

Когда я перестала подходить к телефону, он и его компания, состоявшая из его младшей сестры и наших с ней сверстников, стала подкарауливать меня у дома, заглядывать в окна. Мы жили на первом этаже. Мама и тётя выгоняли их. Говорили, что нам таких ухажёров не надо. «А я и не претендую», — усмехался он.

Папы давно не было в живых, и не было кого-то, кто поговорил бы с ними более жёстко.

И хоть эти люди напоминали о себе всё реже, ощущение ужаса со временем нарастало во мне. Я чувствовала, что они про меня не забывают.

Это стало походить на паранойю. Однажды, переодеваясь после физры, я обнаружила, что на моей футболке, которая на время урока оставалась на скамейке раздевалки, круглым пластырем приклеена буква П — первая буква моего имени, вырезанная то ли из чёрной резины, то ли из куска магнита. Я никому не смогла рассказать об этом. Слишком странно, непонятно и ни на что не похоже. Не знаю, кто это сделал и зачем. Я отклеила и выкинула эту штуку, но чувство безопасности надолго покинуло меня.

Не знаю точно, связаны эти происшествия или нет, но в этот период нашу квартиру обокрали. Причём воры успели пролезть к нам за короткое время, пока мы с тётей отлучились ненадолго в магазин. Может, в этом была цель слежки? И расспросы о том, какие предметы окружают меня в комнате?

Всё-таки кажется, что Оно добивалось преимущественно того, чтобы выбить почву у меня из-под ног, лишить уверенности и посеять безотчётный страх. И этих эффектов удалось достичь, надолго.

Время от времени, по праздникам, эти люди напоминали о себе и звонили, и это продолжалось до тех пор, пока мы не переехали и не сменили номер. Переехали недалеко и не из-за них, но я рада была, что освободилась от этого «шпионского ига».

Я не держу зла на этих людей, надеюсь, это был лишь какой-то особо сложный этап взросления для них. И меня радует, что сейчас для подобных явлений есть название — сталкинг. И у него есть чётка коннотация: теперь я знаю, что это вид психологического насилия, и так со мной (и вообще ни с кем) было нельзя.

В оформлении статьи использована иллюстрация Александра Сербиненко