«Ребёнку кажется, что его заметили, поняли, приняли таким, какой он есть»: что такое груминг и чем он опасен

Разбираемся вместе c психологом Анжелой Пиаже

Весной 2025 года журналистка-расследовательница Настя Красильникова выпустила подкаст «Творческий метод», в котором несколько девушек рассказали о домогательствах со стороны рэпер Мирона Фёдорова*, известного широкой публике под псевдонимом Оксиморон. 

Вскоре после этого поисковики зафиксировали всплеск запросов по слову «груминг» — так называется вид насилия, при котором взрослый человек втирается в доверие к ребёнку — часто подросткового возраста — с намерением каким-либо образом его использовать. Именно об этом рассказали героини подкаста — они пострадали от груминга, когда им было 15-16 лет. 

Обсуждение этого термина и самого явления проходило очень бурно: звучали язвительные комментарии о том, что «груминг это же уход за животными» или о том, что в 15 лет «девочки уже не выглядят как дети и сами привлекают внимание мужчин». 

Но как бы люди ни пытались обесценивать опыт пострадавших или винить их в случившемся, родителям важно понимать: груминг наносит травмы, он опасен и дети совсем не всегда могут его распознать и вовремя понять, что происходит что-то неправильное. 

Мы поговорили о груминге, его проявлениях и особенностях с Анжелой Пиаже, психологом, соосновательницей проекта помощи пережившим сексуализирвоанное насилие «Тебе поверят». 

Что мы имеем в виду, когда говорим слово «груминг» в контексте неподобающих отношений взрослых людей с детьми?

Груминг — это процесс, который направлен на выстраивание доверительных, тёплых, приватных отношений с ребёнком, и намеренно запускается старшим человеком, чаще взрослым. В этих отношениях ребёнка со временем начинают использовать — сексуализированно, эмоционально, физически.

Взрослый действительно может вызывать искренние эмоции у ребёнка, потому что проявляет себя как классный, понимающий, эмпатичный или облеченный интересными знаниями, привилегиями или ресурсами человек. Иногда достаточно и того, что хотя бы немного неравнодушный, потому что других вовлеченных взрослых рядом просто нет.

Груминг может длиться от нескольких недель до многих лет, а начинается не с чего-то пугающего, а наоборот — с заботы, внимания, участия.

Но именно в этой «теплоте» и кроется опасность. Когда между ребёнком и взрослым уже выстроены доверительные отношения, очень трудно распознать момент, когда начинается нарушение границ. Особенно если это делает кто-то близкий, значимый, любимый. Нарушение не выглядит как насилие — оно маскируется под «дружбу», «заботу», «секрет». И в этом самая сложная и болезненная часть: ребёнок не сразу понимает, что происходит что-то неправильное.

Есть мнение, что агрессоры грумят не только детей, но и их близких — для того, чтобы те потеряли бдительность. Это правда? Как выглядит такой «расширенный» груминг?

Действительно, бывает «груминг семьи» — когда взрослый выстраивает доверительные отношения не только с ребёнком, но и с его близким окружением: родителями, бабушками, дедушками. Такой человек выглядит надёжным, заботливым, безопасным, полезным. Часто это кто-то, кому по умолчанию доверяют: врач, тренер, учитель, воспитатель, физиотерапевт. Он помогает, даёт советы, проявляет участие — становится почти членом семьи. И у родителей даже не возникает мысли, что он может быть опасен. Наоборот — они чувствуют благодарность, доверие, симпатию.

Но именно это и даёт ему ещё больше доступа к ребёнку. Это часть стратегии, которая может быть осознанной или полусознательной, но почти всегда — очень эффективной. Ребёнок всё чаще остаётся один на один с человеком, которого все вокруг считают «своим».

В чём опасность груминга?

Опасность такого процесса в том, что он развивается медленно и незаметно. Очень тонко, почти неуловимо начинают размываться границы ребёнка. Постепенно у ребёнка формируется ощущение, что «так можно», что происходящее — в пределах нормы. Ведь это же «хороший человек», «я его люблю», «он не может делать плохое». 

И когда наконец начинает приходить осознание, что что-то не так — часто уже слишком поздно: ребёнок оказывается втянут в эти «отношения», в этот запутанный эмоциональный узел. И самое тяжёлое — он начинает чувствовать, что сам в чём-то виноват и ощущает себя соучастником, не потому, что действительно виноват, а потому что ему кажется, будто он в этом участвовал добровольно. Этим чувством часто намеренно пользуются грумеры, используя манипулятивные формулировки вроде: «Это наша с тобой тайна», «Если кто-то узнает — нас с тобой накажут». Такие слова формируют ложное чувство связи и общей ответственности, из-за которого ребёнку становится ещё труднее говорить, просить помощи или вообще осознать происходящее как насилие.

Почему пострадавшие не всегда понимают, что с ними происходит или произошло, и маркируют эти события как плохие, только спустя несколько (или даже много) лет после них? Как это работает?

У ребёнка в моменте нет достаточных когнитивных и эмоциональных ресурсов, нет опыта, нет критического мышления, чтобы увидеть минусы мягкого, постепенного, нарастающего процесса сближения, которое маскируется под любовь, заботу и привязанность. Когда происходит насилие, особенно эмоциональное или сексуализированное, границы ребёнка часто нарушаются так тонко и постепенно, что он этого просто не осознаёт. Всё, что с ним происходит, он воспринимает через чувства — а чувства говорят: «этот человек важен», «я нужен ему», «он заботится обо мне».

В моменте что-то может казаться запутанным и странным, но не обязательно «неправильным».

Осознание приходит позже — через взросление, терапию, жизненный опыт, новые знания и понимание того, что такое границы, доверие, безопасность. Только тогда человек может сказать: «То, что со мной происходило, было насилием». До этого внутри — стыд, вина, гнев, растерянность, ощущение «я тоже в этом участвовала», «я сама приходила», «я не сказал «нет»». Очень тяжело пробиться сквозь это эмоциональное нагромождение. Это может занять годы.

Дополнительно всё осложняется тем, что автор насилия обычно манипулирует ребёнком: убеждает, что это «особые отношения», что «это наша тайна», или внушает страх наказания. А ребёнок зависим от взрослого и ещё не может критически осмыслить происходящее и не умеет распознавать манипуляции. Его мозг в буквальном смысле ещё развивается — особенно те зоны, которые отвечают за анализ, рефлексию, принятие решений.

А может ли ребёнок распознать груминг, что называется «в моменте»? Что он должен делать, если понимает, что происходит что-то опасное для него?

Ребёнку сложно распознать груминг в моменте — если всё происходит постепенно, под видом дружбы, заботы или помощи или  если ребёнок маленький и выражает свои мысли не очень чётко. Но есть сигналы, которые могут насторожить, если взрослые заранее объяснили, на что обращать внимание,  если у него уже есть система координат: например, минимальное представление о личных границах, кругах доверия и телесной безопасности. 

Если ребёнка учили, что взрослые не должны просить хранить тайны, особенно вызывающие тревогу, страх или стыд, — у него появляется внутренняя точка опоры. Например, если взрослый говорит: «Никому не рассказывай» и просит держать отношения в тайне, ребёнок сможет сориентироваться и зафиксировать, что действия взрослого вступают в противоречие с тем, что раньше говорили и чему учили.  Или же сможет заметить прикосновения, которые объясняются заботой, дружбой или «лечебной» необходимостью, но вызывают смущение, дискомфорт или внутреннее сопротивление.

Задача взрослых — не испугаться, не обесценить, не проигнорировать, а аккуратно расспросить, поддержать и защитить. Внимательный и готовый поверить взрослый может сыграть решающую роль, и опасность будет замечена вовремя.

Почему родители не всегда верят детям, которые жалуются на неподобающее поведение наставников, учителей и других взрослых? Как ребёнку защититься, если его не защищают самые главные для него люди?

Во-первых, родители могут быть зависимы от человека, который совершил насилие — экономически, эмоционально или профессионально. Это может быть кто-то близкий, уважаемый, с кем у них хорошие отношения, потому сразу поверить в то, что этот человек мог причинить вред, бывает очень трудно. 

Возникает сильное внутреннее противоречие: «Как же так? Мы ему доверяли, он приходил к нам в дом, мы сами оставляли с ним ребёнка». 

Это вызывает эмоциональный шок, стыд, вину, растерянность — и, как защита, включается избегание.

Во-вторых, взрослые могут просто не знать, что делать в такой ситуации. Не хватает информации, понимания, куда идти, к кому обращаться, как защитить ребёнка. От этого тревога становится ещё сильнее, а вместе с ней — страх: «А вдруг уже поздно? А если уже ничего нельзя изменить?».

Иногда у самих родителей есть травматичный опыт, о котором они никогда не говорили. И столкновение с болью ребёнка может «разбудить» их собственную травму. Это может привести либо к обесцениванию («со всеми бывает, забудем и пойдём дальше»), либо к ещё большему уходу в отрицание.

Также  родители часто боятся общественного осуждения, особенно в маленьких городах, где «все всё знают». Им страшно, что ребёнка будут травить, что о них будут сплетничать, что на них покажут пальцем как на «плохих» родителей. Иногда именно этот страх сильнее, чем желание и готовность защитить ребёнка.

Ребёнок надеется, что взрослые будут на его стороне, но нередко остаётся один. Очень важно говорить, поддерживать, объяснять и создавать пространство, где ребёнок — в приоритете.

Какие последствия могут быть у груминга, особенно если ребёнку не пришли на помощь?

Говоря об опасности груминга, важно понимать, что последствия могут быть очень тяжёлыми. Такие истории часто тянутся долго, и за это время у человека внутри накапливается много запутанных, противоречивых чувств. С одной стороны —  привязанность, доверие, с другой — боль, стыд, страх. Всё смешивается, и человеку становится очень тяжело разобраться, что на самом деле произошло. На то, чтобы распутать это всё и начать жить дальше, могут уйти годы.

У ребёнка, который прошёл через такое, может появиться посттравматическое стрессовое расстройство. Ему может быть очень трудно доверять другим людям, строить отношения, нормально воспринимать себя и свои чувства.

Кроме того, страдает не только психика, но и тело.

Всегда ли груминг является «прелюдией» к сексуализированному насилию или он может существовать изолированно?

Иногда взрослый, по своим причинам, останавливается на стадии эмоционального воздействия, но это не делает ситуацию безопасной для ребёнка. Например, взрослый может фактически не нарушать закон, но создавать очень тонкий, неуловимый «сексуализированный» климат — получать внимание, обожание со стороны ребёнка.

Почему общество так часто сопротивляется появлению новых терминов, которыми определяются совсем не новые явления?

Кто-то говорит: «Неужели такое вообще возможно? Неужели такое всегда происходило, а мы не замечали?» Кто-то — наоборот — реагирует агрессией и обесцениванием: «Да все стали слишком чувствительными», «Раньше такого не было», «Теперь лишний раз на ребёнка посмотришь — уже груминг».

Это сопротивление — не просто отказ понять термин. Это реакция на разрушение привычной картины мира, где казалось, что всё «было нормально». Груминг заставляет по-новому взглянуть на ситуации, которые раньше обесценивались или считались безобидными. И это больно, страшно, сложно.

Груминг обозначает довольно непривычное и сложное для восприятия явление: выстраивание доверительных отношений с ребёнком с целью последующей эксплуатации, чаще всего — сексуализированной. Это многослойное, труднораспознаваемое явление, в нём много нюансов, которые не укладываются в привычные рамки и вызывают внутренний дискомфорт. Кроме того, термин вызывает напряжение ещё и потому, что за ним стоят реальные люди, реальные истории. Это не теория — это чьи-то переживания, которые наконец стали озвучиваться. Пострадавшие начали говорить, делиться, показывать своё лицо. И тема из абстрактной и далёкой становится личной и близкой. Это пугает — особенно тех, кто привык жить в жёсткой, консервативной системе координат, где «такого не было и быть не может». Именно поэтому и возникает сопротивление — как попытка защититься от новой, сложной и пугающей реальности.

Почему люди обвиняют пострадавших и говорят, что если ребёнок откликался на ухаживания взрослого, значит, никакого насилия не было и всё случилось по обоюдному согласию? Когда мы всё-таки придем к консенсусу, что если человеку 12, 13, 15 лет, то он ребёнок, как бы «зрело» он ни выглядел?

Казалось бы, как можно обвинить ребенка? 

Есть искажение, когда детям-подросткам приписывают зрелость ориентируясь на физическую или интеллектуальную форму ребенка: «Он уже детина с усами», «Раньше в таком возрасте замуж выдавали», «Она взрослая не по годам». 

Но ребёнок — это ребёнок. Даже если он улыбается, сам ищет контакт, влюблён, ласков — это результат груминга или следствие уязвимости ребёнка, дефицита внимания, любви. Ребёнок не может дать взрослому равное осознанное согласие, потому что взрослый — априори сильнее и опытнее.

Также переживших насилие нередко обвиняют — напрямую или косвенно — из-за распространённого когнитивного искажения, известного как «теория справедливого мира». Людям хочется верить, что мир устроен логично: если с кем-то случается что-то плохое, значит, он сам это «заслужил». Это позволяет сохранять ощущение контроля и безопасности: «Если я делаю всё правильно, со мной такого не произойдёт». Появляются разговоры о «мистических причинах», судьбе или о том, что «ребёнок отрабатывает грехи из прошлой жизни». Внимание смещается не на того, кто совершил насилие, а на пострадавшего.  Возникает иллюзия: «Если я и мой ребёнок будем вести себя хорошо, правильно, по правилам — мы будем в безопасности».

Но всё это — не про реальность. Это форма психологической защиты, способ справиться со страхом и тревогой и желание магически отделить себя от риска. Вместо поддержки — сомнение, осуждение, поиск «ошибок» в поведении пережившего, что только усиливает боль и изоляцию пострадавших.

Какие шаги нужно предпринять на уровне семей, учреждений и системы вообще, чтобы груминг был маркирован как однозначно вредящее явление? Как вообще с ним бороться?

С самого раннего возраста важно разговаривать с детьми о границах — не один раз, а регулярно. Объяснять простыми и понятными словами: что такое «правило трусиков», чем отличаются хорошие и плохие прикосновения, кому можно доверять. Эти темы должны становиться частью повседневного общения, а не редким исключением.

Родители не обязаны знать ответы на все вопросы, но важно, чтобы они были доступными и открытыми. Важно уметь признавать: «Сейчас я не знаю, как стоит действовать, я поищу информацию и мы обсудим вместе завтра». И сдержать это обещание — потому что именно так формируется доверие.

В образовательных и других детских учреждениях должна быть чёткая политика безопасности: протоколы, обучение персонала, системы реагирования, при которой сигнал от ребёнка не исчезнет в пустоте, где его услышат, и где будет ясно: безнаказанности не будет.

Когда всё названо своими именами, когда люди информированы, когда существуют реальные последствия и система контроля, снижается количество преступлений и сами условия становятся не такими подходящими для совершения преступлений.

Открытость, информированность, распознавание и ориентация в сложных ситуациях — максимально помогают ребёнку не остаться один на один в долгой ситуации груминга, насилия и запросить помощи. 

* Признан Минюстом РФ иноагентом.